Леонид Бродский с ранних лет начал заниматься творчеством. Он родился в Караганде и прожил в ней больше половины жизни. По словам автора, в городе многие помнят его покойных родителей – Михаила Бродского и Зинаиду Вульфовну Мильхман, а кто-то помнит и его самого. Леонид всю жизнь проработал врачом, сначала в Караганде, потом в США. Несколько месяцев назад вышел на пенсию и стал писать более или менее регулярно. Первая проба пера у него состоялась лет в семь. Тогда он напечатал на папиной машинке «рассказ» из трех предложений о каком-то походе, который заканчивался фразой: «Вот как нам было весело».
«Впервые мое произведение увидело свет в конце прошлого года: нью-йоркский русскоязычный журнал «Слово/Word» напечатал мои воспоминания о Юрии Герте, которые вы теперь можете прочитать. До этого о публикациях не задумывался.
Я с юности увлекаюсь языками, перевожу прозу и стихи. Переводил рассказы О’Генри, Маркеса, Вольфганга Борхерта, пытался перевести роман.
Сейчас пишу короткие рассказы-воспоминания о детстве и юности, периодически под настроение пытаюсь писать стихи. Люблю играть со словами – записываю приходящие в голову шутливые толкования слов, типа «наступление» – оценка выпускниками полученного в школе образования. Спасибо «Индустриальной Караганде» за возможность напомнить карагандинцам о нашем замечательном земляке Юрии Герте.
Желаю всем карагандинцам, Караганде и Казахстану всего наилучшего в наши непростые времена», – говорит Леонид Бродский.
Дядя Юра
20 лет назад умер писатель Юрий Герт. Я впервые увидел его, когда мне было лет 5-6, а может, и меньше. Достаточно хорошо помню дядю Юру лет с десяти.
Папа очень увлекался литературой. Через нее он познакомился с Юрием Гертом.
Юрий и Анна Герт, для меня дядя Юра и тетя Аня, приехали в Караганду в конце 50-х. Он был профессиональным литератором: имел филологическое образование, зарабатывал на жизнь, работая со словом. В Караганде был сотрудником областной газеты, позже, после переезда в Алма-Ату, работал в республиканском литературном журнале «Простор». Литературным трудом он занимался и ради хлеба насущного, и для души. Писал, потому что не мог не писать. Им написано много повестей, романов, рассказов. Многое из написанного, но, думаю, не все, было опубликовано – в литературных журналах и отдельными изданиями. Он был прозаиком, поэзии избегал. Я смутно помню какие-то объяснения на этот счет в одном из многих слышанных мной (именно слышанных, а не подслушанных) разговоров, но самих причин не помню. Знаю только, что однажды он ради меня сделал из этого правила исключение. Об этом позже.
Родители и их друзья были романтиками-шестидесятниками. В ожидании масштабных перемен молодежь искала ответы на вечные вопросы. Частью этого поиска была литература. Благодаря ей у папы сложился круг единомышленников, одним из которых был дядя Юра. Их личная дружба вскоре переросла в дружбу семейную. Мама была на всю Караганду известным детским врачом и часто смотрела больных детей на дому. У Гертов была маленькая дочка Маринка, и когда она болела, мама часто лечила ее дома. Наши семьи сближали и дружба отцов, и мамины визиты. Много лет спустя тетя Аня рассказывала, как однажды мама пришла посмотреть Маринку со мной и моим братом Вовкой, потому что нас не с кем было оставить. Тетя Аня крупными мазками набросала картинку: Вовка и я, растрепанные, вылезаем из-под дивана после исследования ранее нам неведомого места и еще, кажется, после случившейся под диваном драки.
Дядя Юра пользовался в литературных кругах большим авторитетом. Папа его очень уважал и высоко ценил его мнение. Интерес к жизни во всех ее проявлениях, наверное, – главное качество писателя. Юрий Герт обладал им в полной мере.
Дяди Юрины большие круглые серые глаза подмечали самые, казалось бы, незначительные мелочи. Что-то из этих наблюдений и маленьких открытий он использовал в своих романах, повестях и рассказах. Думаю, у него, как у Маяковского, добыча была в граммы, а труды – в годы, но таков уж труд писателя.
Помню многие разговоры, которые он вел со мной 14-15- летним, и позже, когда я был намного старше. Особенно запомнились те ранние – взрослого дяди Юры со мной подростком. Мне льстили его внимание и интерес. Он разговаривал со мной на равных. Я чувствовал уважение к себе и неподдельный интерес ко всему, что я говорил, притом, что никаких особых откровений у меня для него не было. В кругу, к которому принадлежали папа и дядя Юра, все говорили друг другу «ты» и «старик». «Мишка, старик, как дела?» «Юрка, как продвигается новая вещь?» В отличие от тети Ани, которая преподавала в вузе и много лет не могла себя заставить говорить мне «ты», он ко мне обращался по имени и на «ты». Это не было вульгарным тыканьем, свойственным некоторым людям, которые с первой встречи говорят новым знакомым «ты». Это было доверительное «ты», обращенное к хорошо знакомому и симпатичному тебе человеку.
Наши беседы были по большей части не диалоги, а интервью. Он задавал вопросы, а потом внимательно, не перебивая, слушал. Меня как представителя молодого поколения он спрашивал о жизни молодых: о современной эстрадной (как тогда говорили) музыке, популярных советских и западных группах, о передачах Би-Би-Си, о школе, о сложностях в семье, которые иногда возникали.
Говорить с ним было легко, и я, как мог, отвечал на вопросы. Его задумчивые глаза иногда слегка туманились, длинный нос начинал смотреть чуть вниз и в сторону. Казалось, он прислушивается к собственным мыслям, но нить разговора при этом не теряет. Если что-то было непонятно, задавал вопросы и потом снова внимательно слушал.
Роста он был маленького. Я и сам не гигант, но был ростом выше. Папа в детстве в таких случаях шутя поправлял: «Не выше, а длиннее». Здесь очень даже уместно. Несмотря на маленький рост, дядя Юра был, несомненно, во многих отношениях гигантом, куда выше и меня, и очень многих других, вполне взрослых людей. В нем чувствовались твердый стержень и могучая сила духа. Таким его сделала жизнь: военное детство, трудности, которые пришлось преодолеть, пережитые потери, разочарования, взлеты и падения. Мой дилетантский анализ основан на собственных наблюдениях и воспоминаниях, давних разговорах, на том, что знаю из его книг. И, конечно, я все это говорю с высоты своего нынешнего опыта. Люди, знавшие его лучше, могут быть со мной в чем-то, возможно во многом, не согласны.
Главной темой в его жизни и творчестве была свобода во всех ее проявлениях. Разработкой темы свободы он был занят всю свою жизнь. Исследовал ее с разных сторон, ища ответы на вопросы, что есть свобода и какой ценой она достается: одному человеку или многим – группе друзей, школьному классу, народу, стране.
Частью большой темы свободы была тема еврейства. Он много думал и о себе как представителе еврейства, и о еврействе в целом как факте и факторе мировой истории.
В одном из рассказов он описывает себя самого или героя, на себя похожего. Над еврейским мальчиком лет 10 в эвакуации издевается стая мальчишек, и особенно старается один – на костылях. Герой стоит перед трудным выбором: ударить калеку, оскорбляющего его как еврея, или сдержаться, не уронив при этом собственного достоинства. В жизни ему не раз приходилось делать трудный выбор, и здесь ему помогал надежный внутренний компас. У Юрия Герта были твердые принципы и тонкая кожа. Он безошибочно распознавал фальшь и несправедливость. Духовное было для него куда важнее материального. Есть дом, хлеб на столе, лад в семье – что еще человеку нужно?
Один из самых известных его романов называется «Кто, если не ты?» Он адресовал этот вопрос не только и не столько своему читателю, а в первую очередь себе. Когда было нужно, бился за свои идеалы изо всех сил. Так он сражался до последнего, пытаясь предотвратить публикацию в родном журнале антисемитского материала. Когда стало ясно, что материал все-таки пойдет в печать, в знак протеста ушел из журнала, которому отдал несколько десятилетий жизни.
Дядя Юра был человеком корректным и доброжелательным, при этом очень чувствительным и ранимым. Ему приходилось много читать произведения начинающих авторов и наверняка большую часть отвергать. Думаю, делал он это с присущим ему тактом и уважением. У меня есть очень небольшой собственный опыт.
Еще будучи подростком, я почувствовал тягу к языкам. В детстве занимался английским с частным преподавателем и к концу школы уже знал язык довольно неплохо. К тому времени я понял, что хочу выучить еще один, а лучше несколько языков.
Когда после мединститута я работал в маленькой сельской поликлинике, алма-атинский иняз объявил набор для желающих получить второе образование. Воспользовавшись случаем, я поступил на заочное отделение изучать немецкий и стал регулярно, два раза в год, бывать в Алма-Ате. Когда приезжал, всегда заходил к Гертам и подолгу беседовал с дядей Юрой и тетей Аней. В один из моих визитов я показал ему свой перевод стихотворения Шиллера «Перчатка». «Vor seinem Loewengarten, das Kampfspiеl zu еrwarten, sass Koening Franz…» Мой перевод: «Перед загоном с львами, потехи ждя кровавой, суров и прям, сидел император на троне…» и так далее. Мне и сейчас кажется, что этот кусок получился неплохо, но в целом перевод был слабеньким. Я ни на что не претендовал, просто неожиданно для самого себя загорелся желанием перевести стихотворение, а потом показать перевод профессионалу.
Не помню, что конкретно говорил дядя Юра, но точно знаю, что он меня никак не обидел. Он был человеком умным и, когда надо, дипломатом.
Тяга к языкам во многом определила мою судьбу. Благодаря немецкому языку, я на протяжении трех лет регулярно бывал в Алма-Ате, здесь познакомился с моей будущей женой, и здесь была наша свадьба. Дядя Юра с тетей Аней были на свадьбе гостями. Как водится, звучали тосты и пожелания. Когда дошла очередь до дяди Юры, он пожелал нам, как положено, счастья в супружеской жизни, а потом прочитал специально написанное по этому случаю стихотворение. Я очень давно его не перечитывал. Хранится где-то и со временем станет частью нашего семейного архива. Это ода немецкому языку и его роли в моей судьбе. О том, как жил я себе в Караганде, особенно в будущее заглянуть не пытался, но время от времени мне неизвестно откуда слышались таинственные слова: «Schneller dort!», что значит «Скорее туда!»
Как человек, имеющий диплом учителя немецкого языка, замечу, что в немецкой фразе есть маленькая ошибка, которая нисколько не умаляет достоинств стихотворения в целом. «Dort» значит «там», а «туда» – «dorthin», но это мелочь, может быть, даже и не заслуживающая упоминания…
Уже двадцать лет нет дяди Юры, а мы с Леной по-прежнему часто его вспоминаем, и иногда я слышу знакомый гертовский голос, зовущий куда-то: «Schneller dort!»
Подготовила Лиэль СТЕПКИНА
Коллаж Юрия БИЛУШЕНКО
